St.Art поговорил с Элияху о месте целеполагания в художественной практике, плавании против течения и «духе терроризма», мифологии и рынке, и о его готовящемся Gesamtkunstwerk проекте.
Элияху, впервые с вашим творчеством я познакомилась, увидев вашу серию «Анатомия» на групповой выставке в одной из галерей Петербурга, позже я встретила вашу «Пигмалион и Галатея» в Манеже, были ещё какие-то разрозненные «встречи», и, наконец, я посетила большую выставку в Брусницын Холле. Каждый раз я знакомилась с вами с новой стороны, настолько радикально различными идеями и средствами воплощения вы были заняты. В связи с этим у меня два вопроса: как у вас получается, что ни язык, ни выбранные медиумы не повторяются? И как можно состояться в местном арт-мире с таким “некарьероспособным” подходом?
То, что вы назвали разными способами воплощения, так временами менять маршруты ежедневных прогулок – это не столько следствие взбалмошности или невроза, и уж тем более не надменное пике в направлении от звезд местного арт-мира, сколько невольный ответ на мультимедийный характер контекста, провоцирующего нашу художественную активность.
Что же касается подхода к карьере, то карьерность как таковая неизбежно коррелирует с тенденциями в контексте более широком, чем обозначенный вами местный «арт-мир», с контекстом, в котором одни из самых успешных бизнесов, занимающих высокие позиции в смысле отстаивания своих ценностей и выражающих критическую позицию в отношении глобальной системы, получают ярлыки террористических организаций, в то время как имитация следования принципам политической неангажированности художественными институциями оборачивается полнейшей подчиненностью законам рынка. В этом смысле меру состоятельности можно усмотреть в некой стратегии, не только критической по отношению к, но и в той или иной мере анти-институциональной и отражающей общий запрос капитализма на умение вести войну без постоянных союзников и против всех. С другой стороны, та состоятельность, о которой вы говорите, сомнительна как в отношении уместности префикса «арт» перед местным «миром», так и в отношении самого этого явления в целом, что, к сожалению, фатальным образом связано с большинством родов состоятельности в данных сфере и месте. Однако именно эти аспекты создают контекст, в котором может быть артикулируема некая состоятельность на ином ценностном уровне того или иного явления в художественном мире.
В серии литографий вы настойчиво возвращаетесь к античным мотивам. Чем объясняется ваш интерес к этой теме?
Условное возвращение к античным мотивам – не только непреходящий тренд, это также неизбежно обращение к большому пласту новоевропейского наследия, в свою очередь эксплуатировавшего и преломлявшего свою античность и сформировавшего сегодняшнее видение того, что подразумевается под этим понятием. Но также это и одна из возможностей артикулировать само полисемантическое понятие мифологии. Вполне буквально древнегреческой и древнеримской языческой картине мира, на мой взгляд, можно уподобить сегодняшний политический дискурс, особенно – в его конспирологическом изводе, где боги столь похожи на людей, столь нечистоплотны в своих страстях, столь небережливы в распоряжении людскими ресурсами, растрачиваемыми ими в своих интригах, и столь глухи к мольбам. Особенно интересным такое преломление оказывается в свете отсылок к бытованию того или иного сюжета в новоевропейском искусстве и к общественно-политическому статусу самого этого искусства. Вместе с тем, работа с античными мифологиями позволяет порой вводить в игру неоднозначные и «обнаруживать» новые силы, в привычной новоевропейской хрестоматии античных мифологий оказывавшиеся на периферии или вовсе за сценой. Множественность откровений и плюрализм полуправд, свойственные условной языческой картине мира, прорастают в контексты сего дня и наделены, на мой взгляд, некоей трансгрессивной потенцией.
Чем вы заняты сейчас?
Сейчас я заканчиваю работу над небольшим фильмом, в процессе которой уже появился ряд опусов в скульптуре, инсталляции и графике, а также ряд текстов. Эта работа включит в себя большинство тем, интересующих меня на протяжении последних нескольких лет.
Какие темы интересовали вас в последнее время?
Тем, интересующих меня, три, объединяющихся в одну, и они чрезвычайно наивны. Это три образа, удивительным образом сохранившие свою остроту в многосложных перипетиях русской культуры и в самом ее средоточии, и даже сквозь советскую эпоху – вера, надежда и любовь, которые в моем случае объединяются под эгидой герменевтики. Я действительно пытаюсь постичь судьбу этих многоликих и изменчивых персонажей в конгломерате картин мира и способов проблематизации действительности или ее суррогатов в сегодняшнем дне. То, что я называю «герменевтическим» подходом, предполагает поиск ответов (или, скорее, новых сомнений) через обращение к источникам архетипических образов в мифологиях и религиозных нарративах и последующие попытки встречи с ними в мифологиях сегодняшнего дня. Через сведение футурологических перспектив, проступающих в древних текстах, и загадочной пустоты, зияющей на их месте сегодня. Через метафору, предшествующую облеченному в нее объекту. Через внимание личностному и субъективному субъекта, растаявшего в дымке былого. Через покаяние при осознании утраты несущего ответ.
Сейчас вы учитесь в магистратуре академии Бецалель по программе «Политика и теория современного искусства». Что вы ждёте от учёбы в ведущем художественном ВУЗе Израиля?
Как и от любого нового опыта, я жду, что он станет действительно новым, опытом встречи с непредугадываемым и открытием горизонтов, о существовании которых я не подозревал.
Собираетесь ли вы привезти свой фильм в Россию?
Да, согласно моему видению, эта работа – в первую очередь, для русской аудитории. В этом фильме я придаю вербальной составляющей особенно большое значение, и она, родившаяся на моем родном языке, ценна для меня в своем изначальном звучании. Да и любое вообще человеческое высказывание, в большей или меньшей степени осознанно, всегда бывает направленно к конкретным знакомым людям. В моем случае люди эти – жители родного для меня Петербургского ландшафта.
