Яна Арбузова, хорошо известная зрителям, кураторам и галеристам в ее родной Самаре — новое имя для Московского контемпорари-арт сообщества, недавно открытое фондом Stella Art Foundation. Мы поговорили с Яной о самоидентификации, проблеме «столицы и регионов» в искусстве, становлении ее авторского стиля, работе с прошлым и насущных проблемах российского арт-рынка.
«Их неудержимо клонило в сон» — третий московский проект, в котором ты приняла участие. Как тебе кажется, присутствует ли в работе столичного истеблишмента деление художников на «московских» и «немосковских», экзотизация региональных талантов?
К сожалению, у меня не получилось приехать и посмотреть вживую ни на один московский проект из тех, в которых я участвовала. Я видела масштабы работы только по фотоотчетам и не так много общаюсь с московскими кураторами, чтобы составить полное впечатление. Но все и правда как будто бы говорят, что сейчас фокус внимания направлен на региональных художников. Возможно, это действительно экзотика для столицы, но это тоже неплохо. Пускай будет экзотикой.
Мне искренне сейчас кажется, что на нынешнем драйве провинция может переработать свой опыт, свою историю в самостоятельное искусство, в полноценное течение. В Самаре, например, мое поколение — четвёртая волна художников. Но, к сожалению, у нас нет самарской школы живописи, нет «своего» стиля. А вдруг сейчас появится? Было бы здорово.
А ты сама предпочла бы быть самарской художницей или просто художницей?
Какие каверзные вопросы! Я люблю Самару, у меня есть по отношению к ней какое-то ощущение городского патриотизма, что ли. В хорошем смысле. Мне просто так всеобъемлюще нравится этот город, что иногда кажется, что им должны гордиться абсолютно все (смеется), вообще вся Россия! Поэтому меня полностью устраивает, если меня будут называть самарской художницей.
Мне очень комфортно здесь, и я сильно болею за всех тех художников, которые раньше были самарскими, а сейчас уже считаются московскими. Я ими сильно горжусь. Конечно, хочется, чтобы у нас всё было хорошо: и это я не про гонку за достижениями на московском арт-ринге, а про самодостаточность. Чтобы мы работали во благо себе, чтобы в первую очередь сами самарцы гордились тем, что мы делаем.
Поделись инсайтом: пластиковые бутылки, пакеты и упаковки — это стейтмент или просто органическая черта того материала, с которым ты работаешь?
У нас с пластиком сложные взаимоотношения. С одной стороны, у меня есть здравая бытовая тревожность — в повседневной жизни я стараюсь использовать его меньше. А с другой стороны, он мне визуально очень нравится. Мне нравится, к примеру, пакет: свой непостоянностью, хрупкостью, всем своим существом, да и в целом прозрачные предметы меня завораживают. Но одновременно с этой органикой в пластике присутствует и что-то удушающее, что-то чужеродное, мертвое. Это противоречие меня увлекает, будоражит сознание. Возможно, именно потому мне интересно использовать его в работах.
И в то же время я никогда не хотела, чтобы мои картины были исключительно лозунгами к защите окружающей среды. Безусловно, этот аспект там есть, но было бы противоестественно выдвигать его на первый план. Да и ни к чему себя так ограничивать — я не знаю, как долго еще буду работать с пластиком. Например, в последнее время мне очень нравится битая посуда и сложные конструкции из совершенно разных предметов. Я постоянно пробую новое, и мои интересы неизбежно меняются. Но это естественный и важный процесс, он помогает не увязнуть в одной теме или материале.
Расскажи, как трансформировался твой художественный язык — от классического академизма к его нынешней, скорее импрессионистической форме.
Академизм достался мне от художественного училища. Вместе с посттравматическим синдромом. После выпуска было достаточно сложно взяться за кисть, а это еще наложилось на мой временный отъезд из Самары, и я два года ничего не писала. А когда снова начала, то столкнулась с тем, что теперь нужно было преодолевать этот психологический барьер.
Я начала разрешать себе экспериментировать. Сперва — с материалами, когда ставила натюрморты, потом — с композициями. И так по чуть-чуть, я позволяла себе выходить за рамки норм и правил, пока не оказалась здесь. Хотя я даже сейчас не могу сказать, что работаю абсолютно свободно. Видимо, нас очень хорошо выдрессировали: как «правильно» и «неправильно»; как можно, а как нельзя.
То есть эта эволюция — это про постепенное освобождение себя. И мне кажется, что это так и должно происходить. Никто не может внезапно и сразу отказаться от всех своих предубеждений. Их приходится превозмогать день ото дня.
Мне показалось, что серия «Сюрприз» — довольно логичное по духу продолжение других твоих работ. Насколько значимую роль в ней играет ностальгический элемент?
Самую значимую! Вся эта серия началась с ностальгии. Я давно не живу с папой, но иногда приезжаю к нему за вещами для натюрмортов. Один раз мне был нужен фамильный сервиз, и пока я его искала, я наткнулась на балконе на коробку со старыми игрушками, в которой лежали эти миниатюрки из Киндер-сюрприза. В тот момент меня прямо захлестнуло ностальгией, хотя я, конечно, не поняла сразу, что они мне нужны. Но это вязкое ощущение прошлого никогда просто так не отпускает. Поэтому после того, как я закончила другие свои работы, я решила, что мне нужно полностью поддаться этой ностальгии, пропитаться ей. Тогда я и начала делать первую работу, еще не зная, во что она выльется.
Мне очень помогла книга «Будущее ностальгии» Светланы Бойм, которую мы читали с моим куратором Кириллом Гуровым, когда работали над выставкой для музея-галереи Заварка. Там описаны два вида ностальгии: реставрирующая, в которой прошлое всегда романтизируется, и рефлексирующая, где есть фактическое прошлое и из него можно вынести какие-то уроки, сделать выводы. И я изначально думала, что занимаюсь только рефлексирующей ностальгией. Но даже когда мне хотелось заявить: «Нет никаким слабостям и чувствам!», они конечно присутствовали, я не буду врать.
Этому очень сложно сопротивляться: нельзя выбрать только одну модальность, когда работаешь с воспоминаниями. Поэтому во всем моем творчестве есть в равной степени и сентиментальность, и самоанализ — я стараюсь миксовать фрагменты прошлого с какими-то корягами настоящего. Конечно, иногда кажется, что нужно говорить шире, не упираться в субъективный опыт, но ведь никому не чужда рефлексия.
Есть ли у тебя впечатление, что российское современное искусство в целом склонно фокусироваться на сентиментальных фрагментах прошлого, работать с «продолжающимися нулевыми»?
Если посмотреть на все искусство вокруг, с которым я сталкиваюсь, то да, безусловно, я это вижу — игру на чувствах, на струнах души. Это очень подкупает на самом деле. Эта сентиментальность очень хорошо продаётся, и я бы не хотела идти по такому пути, мне не нравятся такие работы. Мне надоело постсоветское пространство. Даже если я сталкиваюсь с ним не в искусстве, а в общественных местах, я уже не могу на него смотреть. Как будто хочется сказать: «Ну хватит переживать. Может быть, нулевые были хороши. Но, может быть, они были хороши именно потому, что мы уже туда не вернёмся».
Наверное, все так переживают сегодняшнее настоящее. И не всем в нем комфортно находиться, я все прекрасно понимаю. Мне тоже. Это возвращение туда, назад, прослеживается в моде, в искусстве, в книгах, фильмах и сериалах. Но хочется перестать быть слабыми и начать создавать здесь и сейчас, сконцентрироваться на настоящем. Потому что иначе мы когда-нибудь (хотя я надеюсь, что нет) захотим вернуться и в сегодняшний день, как будто это были нулевые.
В других интервью ты упоминала, что твой основной заработок не связан со свободным творчеством. Как ты думаешь, наша арт-сфера когда нибудь разовьется так, чтобы большинство художников могли жить только за счет продаж работ? Или в commissioned работах (в том числе проектных или оформительских) есть свои плюсы?
Это во многом зависит и от самих художников. Потому что до тех пор, пока существует мнение, что есть какое-то «чистое» искусство или что продавать работы равнозначно тому же, что и «продаться», этого точно не произойдет. Я не понимаю, как можно принципиально работать в стол, если есть желающие купить то, что ты делаешь. По этой же причине я не вижу ничего плохого в работе на заказ.
Здесь нет выбора «или одно, или другое»: нужно просто разделять коммерческие заказы и творчество, и тогда все встанет на свои места. Конечно, сейчас арт-рынок все еще мал, не все готовы заниматься продажами, и в этом коммуникационном вакууме между автором и покупателем остается много места и для разочарования, и для антипатии. Но хочется верить, что это не навсегда, и когда-нибудь мы дорастем до серьезного уровня, где арт-сфера сможет стать полностью самодостаточной
.
