Ася Маракулина — приметная фигура петербургской арт-сцены. Она успела провести персональные и групповые выставки на всех значимых площадках не только Северной столицы, но и страны в целом, особо запомнившись публике украшением новогодней елки возле Манежа вопросительными знаками в 2021 году. О “петербургском периоде” в творчестве художницы уже и так немало написано, поэтому мы решили узнать, чем она занимается сейчас, переехав в Австрию. В интервью Ася поделилась размышлениями о своём прошлом и рассказала о настоящем.
Полтора года назад ты поступила в Венскую Академию художеств. Как тебе в Вене? Как ты оцениваешь европейское образование?
Пока сложно делать какие-то выводы — первый год здесь был скорее адаптацией после переезда. Мне трудно вспоминать то время: все события будто проносились мимо меня в едином стремительном потоке, и вычленить что-то конкретное сейчас довольно сложно.
Мой переезд произошёл в 2022 году — когда отовсюду лился поток новостей, будто при Армагеддоне, и нервы сплетались в тугой клубок. К тому же адаптация к другой стране — это всегда невообразимый стресс. Переезд в Вену — совершенно неизвестный для меня город — только усугубил общий стресс.
Я всегда думала о том, чтобы получить европейское образование: еще со школьных времен, когда я изучала немецкий язык и рассматривала возможность обучения в Германии. Однако тогда это все казалось мне слишком сложным и непонятным.
Вновь европейское образование попало в фокус моего внимания во время обучения при фонде “Pro Arte” в Санкт-Петербурге. Однако в это же время начала активно развиваться моя карьера (в рамках Петербурга и России), поэтому мысли об учебе в Европе снова отошли на второй план.
Серьезно вопрос о получении образования в Европе встал в последние годы перед моим отъездом, когда я начала испытывать некое чувство стагнации: местная арт-сцена оказалось недостаточно гибкой и адаптивной, особенно в направлении современного искусства. Я ощущала все большую незаинтересованность в том, чтобы вновь и вновь проводить выставки в одних и тех же местах. Вполне четко вырисовывалось мое будущее — и оно меня совсем не радовало. Мне отчаянно хотелось развиваться, и в последний год я много сил и времени посвятила региональным проектам: с моей родной Пермью, а также Самарой и Москвой. И когда началась война, я почувствовала, что настал тот самый момент — сейчас или никогда.
Образование в моем понимании — это нечто фундаментальное: не просто учеба, а способ научиться находить баланс и выстраивать общение с профессионалами. Именно образование позволило мне работать в местных мастерских и открыло для меня возможность интегрироваться в местное сообщество художников.
Получается, в ближайшем будущем ты планируешь строить карьеру именно в Европе?
В последнее время я научилась не загадывать слишком многого наперед. Сейчас я нахожусь на четвертом семестре своего обучения, и мне предстоит учиться еще как минимум 2-3 года. За это время может произойти все что угодно, и я не могу предсказать, где окажусь в итоге.
Думаю, к моменту своего отъезда я достигла в Петербурге всего, чего хотела, — хотя, конечно, всегда можно добиться большего. После прохождения адаптационного периода в Вене понимаешь, что многие территории и сферы в российском искусстве еще совершенно не изведаны и только ждут своих первооткрывателей — здесь же среда уже устоявшаяся, где-то даже закостенелая, и к этому тоже нужно привыкнуть. Развеялись мои иллюзии о том, что в Европе можно быстро начать и развивать карьеру в искусстве. Здесь нужно столь же (а иногда и более) тщательно выстраивать социальные связи и начинать все с нуля.
Сейчас я погрузилась в типичную студенческую жизнь, насколько она может быть обычной, учитывая мое образование и опыт. Мои европейские сверстники — вдумчивые люди, с сильной интеллектуальной базой в области теории искусства и философии и чрезвычайно развитым критическим мышлением. Это интригует, и я изо всех сил стремлюсь преодолеть языковой барьер, чтобы лучше их понимать.
Испытала ли ты шок от разницы мировоззрений?
У меня был не шок, но ощущение, будто мы совершенно с разных планет. Как если бы я прилетела к ним из совершенно другого мира — где люди живут в веренице бесконечных адреналиновых скачков, мчась в гонке на выживание. При этом в пространстве того хаоса произрастают интересные и даже уникальные явления. Местное же искусство кажется менее эмоциональным и как будто имеет меньшее экзистенциальное значение для людей. Искусство здесь ощущается как просто еще одно направление жизнедеятельности, которым можно заниматься или нет, на свое усмотрение — в отличие от нашего восприятия искусства как последней соломинки, на которой держится твоя психика.
Для меня искусство навсегда останется основополагающей величиной, способной помогать в преодолении любых трудностей и прокладывании жизненного пути. Это часть меня, это мой стержень.
То есть там отличается само понимание искусства?
Судя моим наблюдениям за европейскими коллегами, искусство для местных — это некая интеллектуальная работа, способ о чем-то порассуждать. Сродни написанию эссе — просто способ о чем-то подумать. Искусство не врастает в нутро человека так, как это происходит в России, или, во всяком случае, как это ощущаю я. Можно сказать, что европейских художников больше всего привлекают различия между контекстами и взглядами, наблюдаемыми среди окружающих их сообществ и людей.
Насколько сложнее вновь начинать свой путь с нуля в новой среде?
Я не могу полноценно сравнивать эти периоды в своей жизни, поскольку они проходили и проходят совершенно по-разному. В определенном смысле начинать в Петербурге было легче, потому что для меня ближе и понятнее были сами среда и культура. Однако в других отношениях это было совсем не просто, особенно если учесть, что я тогда была еще очень молода. В то время я столкнулась с серьезными финансовыми и бытовыми проблемами, работала натурщицей и уборщицей, жила в худших коммунальных квартирах — все это было психологически очень тяжело.
Сейчас же, когда у меня появилось больше жизненного опыта и финансовой стабильности, изменился и мой взгляд на вещи. Амбиции, которые когда-то двигали мной, кажутся теперь менее важными. Сегодня я сосредоточена на том, чтобы заниматься тем, что меня по-настоящему интересует, например, исследовать различные материалы и темы в своем искусстве. Меня меньше волнует внешнее признание, и больше — исполнение своих истинных желаний, что не всегда бывает просто.
Ты везде пишешь, что тебя привлекают простые повседневные вещи. Но все же что именно тебя сформировало: какие книги, фильмы, художники? Что смогло разжечь подобное любопытство к окружающему миру?
Думаю, меня сформировало одиночество. В детстве, пока родители работали, я без конца читала Большую советскую энциклопедию. В какой-то момент я увлеклась географией и решила выучить все моря мира, просто так. Я до сих пор могу не глядя ткнуть в любое море на карте и вспомнить его точное название.
На лето нас с братом оставляли у бабушки с дедушкой, где у меня было достаточно времени, чтобы исследовать окружающую природу и выдумывать истории. Подобная “изоляция”, мне кажется, немало поспособствовала зарождению у меня особого чувства наблюдательности, которое в дальнейшем мне удалось отточить во время обучения в художественной школе. Именно на школьных пленэрах я училась не просто рисовать, а искать и творчески собирать элементы окружающей среды в интересные целостные композиции. Я помню свой откровенный шок от просмотра «Алисы» Шванкмайера: я просто не могла поверить, что такое возможно — этот фильм не укладывался в рамки моего сознания. В этом плане искусство становится стержнем, который формирует человека.
Ещё меня очень впечатлил фильм «Фрида». После него я поняла, что хочу стать настоящей художницей: не просто уметь рисовать и получить какую-то профессию, связанную с визуальным искусством, — а именно стать художником, творцом. Работать со смыслом и идеями, передавать через искусство свои мысли и ценности.
Твои последние работы, как кажется, все пронизаны чувством надежды: керамика, в которой обязательно поселится цветок; земля с ростками, просыпанная между плитками; или образ солнца, пробивающегося сквозь темноту. Какая тема сейчас является самой важной для тебя?
У меня пока нет ощущения, что я уже что-то выбрала в качестве своей основной темы. Пока лишь появилось робкое ощущение, что я встала на правильный путь в этом поиске — ведь в первый год после переезда у меня внутри было просто пепелище.
Еще до переезда я начала переживать серьезный творческий кризис, потому что в какой-то степени перестала видеть смысл в своей работе. Со мной произошел один инцидент, который полностью выбил меня из колеи: когда мне пришлось отказаться от экспозиции безобидной работы из-за самоцензуры организаторов.
Что это был за проект?
В 2020 или 2021 году я вдохновилась на создание нового проекта о дружбе, любви и надежде. Но его подвергли цензуре за использование цветов радуги, что заставило меня разочароваться и усомниться в возможности продолжать работать в условиях цензуры. Этот период разочарования продолжался и после моего переезда в другую страну, где я изо всех сил пыталась найти мотивацию, чтобы вновь начать творить.
Постепенно я обратилась к керамике — виду искусства, который я не изучала прежде, будучи в России. Эта тактильная практика помогла мне справиться со своими чувствами и восстановиться. Сейчас я начала создавать серию эдаких “цветочных горшков”, обладающих антропоморфными чертами.
Изначально эта серия возникла, конечно, под влиянием начала войны. В 2022 году мы с мужем немного помогали беженцам. Мне тогда запомнилось множество леденящих душу рассказов, и я решила создать серию на тему того, что было бы, если бы все это вдруг остановилось. Подумать, как природа будет постепенно перерабатывать все эти ужасы, которые натворили люди. Способность к регенерации — это одно из самых крутых свойств живой природы. Я очень люблю документальные фильмы, в которых ученые рассказывают, что произойдет с нашими городами, если люди их покинут. Как быстро деревья начнут прорастать в асфальте и как природа довольно быстро поглотит наши города.
Мои горшки — это образ того, как природа поглотит весь этот кошмар и разрушение, останки людей и городов. Природа не совершает никаких сложных морально-этических выборов. Для нее неважно, кто и что натворил, она просто делает свою работу по продолжению жизни.
В ходе самой работы, как мне кажется, переварилась даже сама военная тематика, и сейчас, когда я смотрю на свои работы, мне кажется, что они уже больше про какой-то дух леса — про то сказочное ощущение природы, когда все кажется одушевленным. В этом смысле искусство работает как сама природа: оно имеет способность перерабатывать негативные эмоции и опыт во что-то менее травматичное и даже позитивное, дарить надежду.
