Наталия Спечинская — это художница, которая родилась в творческой ленинградской семье с немалым художественным наследием и сумела развить свой талант, несмотря на нелинейный творческий путь. В интервью мы обсудили симбиоз привычного и нового на полотнах Натальи, влияние окружения на развитие художника и роль концепта в создании произведения.
Наталия, вы родились в творческой семье с выдающимся художественным наследием. Вы пошли в искусство по стопам родных?
Я не думаю, что мои гены и «наследие предков» имеют существенное значение в отношении моих произведений, хотя и возможно, никто не знает процентного соотношения наследственности ко всем прочим составляющим производным личности. У большинства моих одноклассников в ЛСХШ (школе при Академии художеств), родители были художниками, в отличии от меня. Тем не менее, некоторые родственники к искусству имели, конечно, некоторое отношение: бабушка, жена сына Всеволода Вишневского, придумывала и конструировала кукол в Большом Театре Кукол на улице Некрасова в Петербурге (там и по сей день есть ее куклы), тётя работала театральным художником, дядя был живописцем. В целом, можно, конечно, насобирать какие-то творческие крупинки, но не думаю, что эта условная наследственность имеет какое-то серьёзное значение.
Когда я росла, было модно отдавать детей в музыкальные и художественные школы. И поскольку во мне, видимо, обнаружились некие способности, в пятилетнем возрасте меня отдали в студию Ольги Некрасовой в Эрмитаже. В 11 лет я поступила в художественную школу при Академии художеств имени Репина, в которой счастливо проучилась до 11 класса. И я уж не знаю, как тут учитывать заслуги знаменитых родственников.
В какой момент вы решили, что станете художницей? С чего начался ваш профессиональный путь в искусстве?
Не уверена, что я знала о своём пути с детства, несмотря на то, что в пять лет меня отправили в студию в Эрмитаже. Иногда читаешь интервью художников и диву даёшься: “В три года я понял, что хочу быть художником”. Чего ты там понял? Я в это не верю ни на одну секунду.
Да, мне в детстве нравилось рисовать. Ну и дальше что? Многим нравилось рисовать. Не обязательно, что это прям талант, убеждения и общий, так сказать, сформированный путь. Конечно, можно было бы состряпать красивую историю о том, что я вся пропитана этими творческими генами, и никуда меня дорога не заводила, кроме художественных кущ. Но нет, это не так. У меня были достаточно большие перерывы в творческой деятельности. Я уехала заграницу и не закончила Академию художеств. В результате закончила Герцена по классу живописи: хотелось зарабатывать, поэтому пошла на заочное обучение, а оно было только там. Затем был очередной перерыв: мой второй муж был скульптором и бизнесменом-ресторатором. Он открыл несколько заведений и попросил меня помочь ему в бизнесе. С совершенного нуля, не обладая опытом и знаниями в этой отрасли, я оказалась погружена на несколько лет в эту ресторанную историю. И только через несколько лет, несмотря на успех, в силу определенных обстоятельств, слава Богу, я решила с этим завязать и вернуться в искусство. Решила откопать талант и образование. Тогда и начался мой профессиональный путь.
В своих работах вы часто обращаетесь к наследию европейского искусства, придавая современное звучание привычным мотивам: классические образы могут встретиться в окружении самых курьезных вещей — рыбы, кузнечика, сигаретки или розового гуся. Как родился этот симбиоз?
Симбиоз старого и нового максимально был выражен в проекте “Интеграция”, экспонировавшемся в Музее Архитектуры имени Щусева в Москве в 21 году. В нём декларировалась идея того, что все, что мы, живущие художники, производим в настоящий момент, возможно лишь благодаря именно существующей цепочке событий в истории и в истории искусств, в частности, поэтому невозможно и бессмысленно пытаться от нее сепарироваться..
Что же касается гусей и жуков… Конечно, это символы чего-то. Во всех моих проектах, между собой, казалось бы, не связанных, периодически присутствуют одни и те же персонажи, переходящие образы, в некоторых работах пасхалки из предыдущих проектов или, наоборот, обращенные к будущим. Все мои работы, к каким бы проектам они не относились, связаны, словно одна семья. Все образы для меня имеют определенное значение. Там есть странности, и я повторюсь, я ужасно не люблю очевидные сюжеты: он пошёл, он на коне, он скачет туда. Я люблю искусство, где нужно подумать самому. Первое впечатление от произведения искусства, как ни заклеймят меня мыслящие художники концептуалисты, рождается на уровне эмоций и чувств. Поэтому я не люблю тексты к произведениям искусства. Они иногда убивают само произведение, будучи лучше, чем оно. Представьте, что вы не умеете читать или не знаете языка, на котором написан текст: вам придется довольствоваться собственным впечатлением. Хорошее произведение искусства вполне самодостаточно. Вы точно поймете все, что надо.
Важна ли для художника атмосфера того места, где он создает свои работы? Где находится ваша мастерская?
Моя мастерская находится в арт-кластере “Открытая Студия “Непокорённые-17” с 2016 года. Это пространство – резиденция, где резиденты-художники не связаны общими творческими задачами, а объединены только локацией и, возможно, дружбой. Я очень благодарна “Непокорённым”. Думаю, большинство художников, будучи резидентами «Непокоренных», получают бесценный профит от этого пространства: помимо знакомства с другими художниками, часто весьма успешными и известными, и обмена цеховой информацией, здесь у вас значительно повышаются шансы быть замеченными галеристами, кураторами, коллекционерами. Молодому художнику непросто заманить их, имея отдельную мастерскую, а тут они приходят сами посмотреть уникальное в Петербурге пространство с мастерскими десятка абсолютно разных художников.
Несмотря на отсутствие очевидной творческой связи между резидентами, «Непокоренные», конечно, способствуют и творческому росту. Мы обмениваемся мнениями, информацией, дискутируем об искусстве. Мы словно странноватая семья. Локация важна для художника.
Какие у вас ощущения от петербургской арт-тусовки?
Я не очень-то часто хожу на вернисажи и открытия выставок, где все обычно и “тусуются”. Стараюсь ходить на то, что мне интересно, и обязательно — на открытия друзей. Ну, и на собственные, конечно. Чаще я охотнее схожу в Эрмитаж или Музей Людвига в Мраморном дворце.
Что для вас является “вкусом”, а что — “безвкусицей”?
По-моему, это самоопределяемые слова. Без ложной скромности мне кажется, что у меня прекрасный вкус. Безвкусица, к сожалению, это большая часть товаров в нашей стране. Если говорить «не про искусство», я выберу у нас две категории поразительной безвкусицы: это обувь и двери. Сложно определить генезис этого кошмара: может быть, это следствие встречи и одновременного влияния Европы и Азии.. Или предложение, бодро идущее навстречу спроса, а не наоборот..
Я бы приветствовала эстетическую цензуру, не позволяющую производить уродливые вещи. Но только если цензором буду, например, я.
Если бы у вас появилась возможность мгновенно освоить какое-то из направлений визуального искусства, которым вы пока не владеете, — что бы это было?
Даже не знаю, каким направлением я бы хотела еще овладеть. Как будто бы ничем не сложно овладеть, если настанет в этом необходимость.
Возможно, видео-артом?
Он мне не очень интересен. Думаю, мне просто мало в жизни попадалось хорошего видео-арта, за исключением Билла Виолы, разумеется. Поэтому я к этому медиа отношусь несколько скептически. Мне кажется, вырежи любой кусок из фильмов Гринуэя, Бунюэля или Варды — и будет отборнейший видео-арт.
Мне по-прежнему максимально интересна живопись, интересно экспериментировать с материалами. Недавно заливала картину на холсте силиконом — довольно интересный эффект получился, словно смотришь через молочное стекло.
У вас есть особенная работа или серия работ, которая далась вам наиболее тяжело?
Был непростой период в 2022 году, который встряхнул нас всех. Две недели мы все ходили будто по голове мешком ударенные. В таких условиях довольно сложно генерировать и проецировать вменяемые идеи. Спасла меня Оля Тобрелутс (прим. художница): она как-то настолько убедительно сказала, что надо работать, несмотря на внешние обстоятельства, что я невольно встала и пошла. И создала серию большеформатной графики под названием “Повышенная тревожность”.
Знаменитый американский художник Энди Уорхол однажды сказал: “Единственный способ для художника создать что-либо значимое — это уйти в подполье”. Как считаете, он был прав? У вас бывают периоды спада, когда вы не пишете работы, а лишь аккумулируете силы для новых?
Мне кажется, он имел в виду не бездействие, а творчество вне бешеного конвейера коммерческого искусства. Я люблю аврал и дедлайны, но очень не люблю отдавать картину, если я ею не удовлетворена. Мне нужно время для того, чтобы доработать произведение.
В то же время, я не сижу в ожидании вдохновения и прихода музы. Это полная чушь — только труд приносит плоды. Иногда работаешь, работаешь, но не идет. А иногда сразу “прет”, порой уже под конец дня. С разными работами бывает по-разному. Но для результата обязательно нужно работать, а не ждать.
Не знаю насчет «аккумуляции сил», но, конечно, после тяжелых проектов, когда работаешь два месяца в режиме 24/7, нужно отдохнуть. Художник тоже должен отдыхать.
У вас был опыт участия в арт-резиденциях? Что это дает художнику?
Я только что вернулась из Pacsa Art Residence — божественно прекрасной частной резиденции в Венгрии, организованной одним живущим там русским коллекционером. Ему удалось создать потрясающую во всех отношениях резиденцию, куда он, к тому же, приглашает хороших художников — у него побывали Виталий Пушницкий, Crocodile Power, Тася Короткова и многие другие.
За месяц пребывания там я и плодотворно поработала, и отдохнула так, как не отдыхала много лет. Силы “аккумулировались” на полный заряд. Я застала там весну — причем такую, какой у нас, к сожалению, не бывает: когда все деревья покрываются огромными цветами всех оттенков розового: магнолии, персики, сакура… При +20°, когда в Петербурге был в лучшем случае 0°. Это невозможно передать. Ну и музеи в Будапеште и Вене, конечно, добавили вдохновения.
Каким человеком является коллекционер вашего искусства? Что он видит для себя в работах Наталии Спечинской?
Никогда не задумывалась об этом. Возможно, в первую очередь моих коллекционеров привлекает цвет. Ведь именно он задает первое впечатление — и в моих картинах зритель обычно в первые моменты откликается именно на цвет. Но вообще понятия не имею, что их привлекает.
Долгие годы идут споры об отношениях между понятиями “красоты” и “смысла/ концепции” в современном искусстве: вы разделяете мнение, что глубина произведения никак не пострадает, если оно будет еще и красивым?
Попробуйте сказать художнику из контемпорари (прим. от англ. contemporary ‘современное искусство’), что его произведение красиво. Страшнее оскорбление сложно придумать. В этом плане мало что изменилось с периода Баухауса (прим. Баухаус — немецкая архитектурная и художественно-промышленная школа, существовавшая с 1919 по 1933 гг. и ставшая оплотом концептуального понимания искусства).
А вообще это очень сложный и субъективный вопрос. В моих произведениях часто присутствует красный цвет, красные подтёки. И зрители иногда говорят: «Ой, это что — кровь?! Ой, это страшно». А лично для меня это просто цветовые пятна, без прямых ассоциаций. Просто красивые пятна. Не зря раньше “красный” как раз и означал “красивый”.
Интервью: Майя Лунгул
